Жил-был человек, который решил изменить мир. Но мир такой огромный, а он такой маленький! Тогда он решил изменить свой город. Но город такой большой, а он такой маленький! Тогда он решил изменить свою семью. Но и семья у него была немалая- одних детей десяток. Тогда этот маленький человек решил изменить то малое, что было ему подвластно: самого себя.
— Куда ты идешь?
— К вам иду на совет.
— А мешок с песком зачем с собой взял?
— Откуда вы знаете, что в мешке песок?
— Ты погляди назад! У тебя мешок прохудился, вот песок из него и сыплется!
— Видите вы, да не разумеете. Это не песок. Это грехи мои сыплются позади меня, — отвечает старец. — Но я на них даже не оглядываюсь, а иду судить чужие грехи. Услышав это, братия простила согрешившего.
— Выходит, и ты, отец, страх испытываешь? А не мог ли ты победить того дракона молитвой?
Старец и отвечает:
— Да, сын мой, я мог победить дракона молитвой. Но после этого мне бы долго пришлось биться с другим драконом — духом гордыни. Так что я выбрал более простой путь — поддался испугу и убежал.
— Почему ты не выбросишь меня на помойку? Я растрачиваю твои труды понапрасну из-за своего увечья.
— Посмотри на тропу, ведущую от реки к дому, — отозвался водонос. — Что ты видишь? Горшок обратил внимание на то, что вдоль одной стороны тропы цвели удивительной красоты цветы, а другая сторона была покрыта лишь высохшей травой.
— Ты заметил, — проговорил водонос, — что цветы растут лишь на той стороне тропы, куда проливалась води из твоей трещины.
— Как это может быть?
Один из монахов ответил ему:
— Именитый господин, скажи мне, кем ты считаешь себя в совеем городе?
— Считаю себя первым в городе.
— Если же ты пойдешь в соседний богатый город, то кем будешь считать себя там?
— Последним из тамошних богачей.
— А если пойдешь в Константинополь и приблизишься к царю, то там кем станешь считать себя?
— Почти нищим.
— Вот так и святые, — сказал монах, — чем больше приближаются к Богу, тем яснее видят свою греховность.
— Что ты делаешь? — воскликнул мудрец.
— Кружка не может больше вместить воды. — Так и ты, исполненный гордыни, не сможешь сейчас впитать то, что я тебе скажу, — ответил пустынник. — Гордыня делает человека глухим.
— Пришел я, чтобы узнать тайны Духа Божия. С какой же истины мне начать учение?
— Начни с самой простой: поел — вымой за собой миску.
— Кто из вас расскажет мне о своей слабости, о том, чего он боится больше всего на свете? Никто из воинов так и не смог признаться девушке в своих страхах.
И тогда она сказала:
— Самый смелый не тот, кто способен победить другого человека. Самый смелый тот, кому хватает смирения признать свой страх!
— Батюшка, — спрашивает крестьянин, — это правда, что ты будущее предсказываешь?
— Правда! — отвечал блаженный. — И ничего в этом трудного нет.
— А раз легко, батюшка, и я хочу такой дар.
— Вырви из ресницы волос и завяжи на нем два узла. Тогда тоже сможешь будущее предсказывать. Попытался крестьянин хоть один узелок завязать, ничего у него не вышло. — Больно трудно, батюшка. А полегче способа нет?
— А как же, есть, — отвечает старец. — Люби Бога и сердце в чистоте блюди. И даст тебе Бог дар, когда усмотрит.
— Не знал я, что достоин такой чести, но, верно, есть во мне много хорошего.
Тут является ему ангел и говорит:
— Что ты возносишься! Люди нагрешили, и тебя выбрали в наказание им. Хуже тебя никого не нашлось.
— Этой ночью, — сказал старец, — ступай на кладбище и до утра восхваляй погребенных там покойников, а потом приди и скажи мне, как они примут твои хвалы. На другой день монах возвращается с кладбища:
— Отче, я исполнил твое приказание! Всю ночь я громко восхвалял покойников, величал их святыми, преблаженными отцами, великими праведниками и угодниками Божиими, светилами вселенной, кладезями премудрости, солью земли. Я приписал им все добродетели, о каких только читал в священном писании.
— И что же? Как они выразили свое удовольствие?
— Никак, отче. Они все время хранили молчание. Я не услыхал от них ни единого слова.
— Это весьма удивительно, — промолвил старец. — Нынешней ночью снова ступай на кладбище и ругай их до утра, как можешь. Они наверняка заговорят.
На следующий день монах опять возвратился к старцу:
— Я всячески поносил и позорил их, называл псами нечистыми, сосудами дъяволъскими, богоотступниками. Я сравнивал их со всеми злодеями из Ветхого и Нового Завета от Канна-братоубийцы до Иуды-предателя, от гивеонитов нечестивых до Анании и Сапфиры богообманщиков. Я обвинял их в следовании всем ересям от Симоновой и Валентиновой до новоявленной монофелитской.
— И что же? Как ты спасся от их гнева?
— Никак, отче! Они все время безмолвст?вовали. Я даже ухо прикладывал к могилам, но там никто не пошевельнулся.
— Вот видишь, — сказал старец, — ты поднялся на первую ступень ангельского жития, которая есть послушание. Вершины же этого жития на земле достигнешь тогда, когда будешь так же равнодушен к похвалам и к обидам, как эти мертвецы.
— Но, Господи, — сказало Богу солнце, — невозможно двум царям один венец носить.
— Значит, — ответил Всевышний, — один из вас должен сам умалить себя.
— За то ли, Господи, что я правдивое слово молвило, Ты повелеваешь мне умалить себя? — возмутилось солнце. — Пусть луна себя умалит, а я ни за что не соглашусь.
— Что ты, луна, на это скажешь? — спрашивает Бог луну — Солнце верно говорит, — отвечает луна.
— Не может быть двух господ на небесной тверди одновременно. Я отойду в тень. Буду появляться только тогда, когда солнца нет на небе. Пусть оно сияет ярче, а я свой свет притушу.
И отвечал Всемилосердный Бог:
— Ты смиренна, луна, пусть же на радость и в утешение тебе звезды станут твоими спутниками.
Солнце прекрасно, спору нет. Но отныне оно навсегда останется в одиночестве. Так и повелось с той поры. Лишь изредка позволяет Господь луне показаться солнцу — бледной тенью, в утренние часы. Но нет солнцу утешения от этих призрачных встреч.
— Замучил меня, батюшка, грех гордыни.
— Чем же ты гордишься? — спросил ее батюшка.
— Ты, верно, знатного рода?
— Нет, — ответила женщина.
— Талантлива?
— Нет
— Стало быть, богата?
— Что вы, совсем не богата.
— Гм… в таком случае можешь гордиться, — ответил духовник.
— Зачем, пастух, ты это сделал?
Пастух отвечает:
— Это молоко дом Бога.
— Как это, молоко для Бога? — удивился Моисей. — Каждый день я собираю лучшее молоко и оставляю его в дар Богу.
Ухмыльнулся Моисей, рассмеялся. Позабавила его наивная вера пастуха, и спрашивает он:
— И что, пастух, Бог пьет молоко?
— Да, — отвечает пастух, — пьет.
Решил тогда Моисей рассказать пастуху о Боге: — Знай, пастух, что Бог есть Дух. И молока Он не пьет.
— Нет, Моисей, Бог пьет молоко. Иначе кто же к утру опустошает мою миску?
— Пастух, это я — Моисей — тебе говорю: Бог молока не пьет. А если не веришь мне, спрячься на ночь в кустах и посмотри, приходит ли Бог пить молоко. После этого удалился Моисеи в пустыню, чтобы помолиться и поговорить с Богом, а пастух притаился в кустах. И вот видит пастух: бежит из пустыни лисичка. Оглядывается лисичка направо, оглядывается налево, подбегает к миске, быстро лакает молоко и снова убегает в пустыню. Возвращается на следующее утро Моисей к пастуху. А тот сидит печальный и подавленный. — Что с тобой приключилось? — спрашивает Моисей.
— Ты оказался прав, — отвечает пастух. — Бог — чистый Дух, и Ему совершенно не нужно мое молоко. Моисей удивился:
— Так что же ты не радуешься? Теперь ты знаешь о Боге больше, чем знал раньше!
— Верно, — говорит пастух, — но я лишился великого утешения. Раньше я знал, как выразить Ему свою любовь, а теперь не знаю. Моисей начал объяснять, как нужно молиться, какие заповеди соблюдать, но никак не мог изъяснить простому пастуху все ясно и доходчиво. И решил он спросить совета у Самого Бога. Пошел он снова в пустыню и начал усердно молиться. Тогда явился ему в видении Бог и говорит:
— Моисей, с пастухом ты ошибся! Действительно, Я — чистый Дух. Но Я всегда с благодарностью принимал молоко, которое пастух приносил Мне в дар. Делал он это из любви ко Мне. Но поскольку Мне, чистому Духу, молоко не нужно, Я делился им с маленькой пустынной лисичкой, которая молоко очень любит.